Я все школьные годы думал не о географии, а о лингвистике. Ещё в школе издавал сатирический рукописный журнал "Классная колючка". Но за год до выпускных экзаменов на рижском взморье я познакомился с Женей Зингером, который был старше меня на пять лет и уже учился на геофаке МГУ. Во время войны он работал в Арктике, рассказал мне столько интересных басенок,
что с десятого класса я всерьёз стал помышлять о том, чтобы поступить на географический факультет. Препятствие возникло на ровном месте. Можно сказать — горе от ума. Во время выпускных экзаменов я написал выдающееся, как сказали мои учителя, сочинение на тему "Пути развития русского реализма XIX века". Нас тогда не ограничивали во времени, к шести вечера я сдал две тетради. На 24 страницах я сделал только одну грамматическую ошибку. И это сочинение застряло в районо, в отделе образования. Мне никак не могли вручить аттестат, я один изо всех оставался без документа на руках. Я каждый день ходил на геофак, мне все сочувствовали, но сделать ничего не могли. Близились экзамены, перспектива никуда не поступить из-за этой проволочки была всё реальнее. И вот, за два дня до того, как начаться экзаменам, я всё-таки получил аттестат и узнал, что у меня серебряная медаль. Это позволило без экзаменов поступить на географический факультет.

С распределением получилась смешная история. Я окончил географический факультет. После этого выпускник три года был обязан отработать там, куда тебя распределят. Дальше живи как хочешь. Пошёл первым на распределение в комиссию. Мне предлагают Институт географии РАН. Я жил на Якиманке, институт находится на Полянке. И меня распределили по месту жительства. Это тем более удивительно, ведь в годы учёбы с ним я связан не был.

В институте первый год я активно занимался снегом, это был всего лишь интерес. Но когда я познакомился с тогдашним ведущим гляциологом Петром Александровичем Шумским, я окончательно определился с призванием. Он предложил мне отправиться с ним на зимовку в Арктику. Надо было выяснить, можно ли создавать на ледниках аэродромы для самолётов. Я согласился. Втроем мы жили полгода на ледниковом куполе Новой Земли. Зимы тогда были под сорок градусов. Мы отапливали палатку маленькой печуркой, в которую забрасывали крошку угля. Днём температура поднималась до плюс 15 градусов, ночью топить печь было опасно, поэтому к утру внутри жилища выстывало до -3, -4 градусов. И хотя палатка была специальная — на полу семь рядов разных шкур, стена тройная, — по-настоящему тепло становилось только тогда, когда её заносило снегом.

А вскоре, едва мы вернулись на материк, снова появился Шумский. Это был 1957–1958 год, Международный геофизический год. Советский Союз только возвращался в Антарктиду, только собирался легендарный первый состав полярников, а Шумский уже добился, чтобы ему разрешили отправить в Антарктиду 26 молодых учёных. И я оказался в Антарктиде, когда половина первой экспедиции ещё не уехала.

Наш полевой лагерь проработал там 13 месяцев. Увозили людей в два приёма: один корабль уходил в декабре, второй — в январе. Наш отряд остался в основном на вторую смену: полевых работ много, народ азартный, увлекающийся. И вот Алексей Трёшников, начальник нашей антарктической экспедиции, получает телеграмму одного нашего коллеги: "Верните мужа. Точка. Больше не могу". Тут же вызвали этого парня на корабль. Он упирался как мог, не хотел уезжать, уговаривал оставить его. Но Трёшников ответил: "Нет. Конфликтовать с женщиной не буду". И его отправили. Мы, каждый из участников, понимали, что делаем что-то невероятно важное, и радовались, что наши жёны не написали таких писем.

Когда я вернулся в институт, то в нём уже был организован отдел гляциологии. 110 человек в одном отделе! Целый институт внутри института. Нам уделяли очень большое внимание.

Из Антарктиды я вернулся с обширными материалами, и в течение трёх лет анализировал данные, полученные за те 13 месяцев. Я написал кандидатскую диссертацию и книгу параллельно. Мне очень повезло: эксклюзивная информация и мировой интерес к шестому континенту сделали из моих трудов бестселлер. Книга вышла буквально через несколько месяцев после диссертации, которая стала настольной книгой всех полярников, она стразу же попала на все полярные станции. По своей инициативе Соединённые Штаты перевели её и издали на английском языке.

В 1961 году я организовал экспедицию на Эльбрус. Там с Международного геофизического года уже была база МГУ. Свою базу мы решили оборудовать по последнему слову науки и техники того времени. Два года я руководил экспедицией на Эльбрус. Даже зимовал там же. Хотя я был уже учёным секретарём в отделе, и в Москве было много работы. Я приезжал в столицу, быстренько решал дела и возвращался на Эльбрус.

Однажды во время моей зимовки произошёл курьёзный случай. Английский язык тогда только становился международным средством общения. Я знал ещё мало, но кое-что уже мог сказать. И вот я сижу наверху, получаю телеграмму, просят спуститься вниз, поскольку приехали на Эльбрус очень важные гости, надо показать, а вы знаете язык. Я спустился. Внизу ждала девушка лет около тридцати, моего тогдашнего возраста. Говорят, принцесса из Бельгии, очень хочет посмотреть Эльбрус. Меня попросили быть её проводником. Делать нечего. Октябрь. На Эльбрусе уже снег лежит, сугробы. Мы едем по тракторной колейной дороге, проложенной по склону. Она не ровная, тут и трактор, и волокуши, а машина всё время съезжает к обрыву. Мы с принцессой почти не разговариваем. Да и слава богу, что я тогда мало что мог говорить. А принцесса просто не могла говорить. Ни до ни после ни на одном лице я не видел такого сочетания восторга и ужаса. Однако всё завершилось благополучно. Потом девушка стала королевой Бельгии, мы с ней, конечно, больше не виделись.

Вернувшись с Эльбруса, мы задумали первыми в мире создать каталог ледников страны. Но придумать — мало. Надо было провести инвентаризацию всех ледников. На государственном уровне на экспедиции во все ледниковые районы страны выделили большие деньги. Казалось бы, откуда такое внимание к ледникам? В состав Советского Союза входила Средняя Азия, где выращивали хлопок. Он поглощает очень много воды, а летом взять её негде, кроме как от тающих ледников. И на учёных возлагали большие надежды.
Мы с товарищами из отдела гляциологии организовали экспедицию на Памир. Это самый ледниковый район Советского Союза. Я провёл на Памире семь сезонов в качестве научного руководителя. Из-за других обязанностей я не мог находиться там постоянно, но по полтора-два месяца в год — обязательно. Наш институт получил самый первый не армейский образец автомобиля ГАЗ-55. И мы на ней перемещались по Памиру, однажды даже доехали до ледников на высоте 4600 метров. Это потрясающий грузовик. А так в основном перемещались на вертолётах и ишаках.

В 1965 году ко мне пришёл корреспондент из журнала "Пионер" и попросил прокомментировать американскую статью про льды Гренландии. Я согласился. Вскоре после выхода моей статьи издательство "Знание" предложило издать брошюру про ледники. С такой же просьбой обратился Гидрометеоиздат. Я согласился, тем более что писать всегда любил. В этом же году вышла моя первая книжечка о гляциологии и немного о моих путешествиях "Мы живём в ледниковый период?". Тираж — 10 тысяч экземпляров. Почему-то она стала продаваться в ларьках Союзпечати по всей стране. Ко мне приходило множество писем от людей, которые её прочитали и делились своими впечатлениями, задавали вопросы. Я даже получил премию общества "Знание". Потом вышла и вторая брошюра. А когда закончились памирские дела, я подготовил книгу на основе экспедиций с интересными историями, впечатлениями и научными данными. Книжка получила название "Горы, льды и гипотезы". Правда, изначально я её назвал "Льды, любовь и гипотезы". Но в издательстве к нему отнеслись скептически: "Всё очень хорошо, но название не годится. Любовь — не ваш профиль". И книгу пришлось назвать иначе.

Я сидел на скучном родительском собрании у сына, и мне в голову пришла идея: поскольку мы уже издали каталог ледников и сделано это всё на высшем уровне, почему бы не оформить наш каталог в виде атласа?

Пока учителя обсуждали дисциплину и говорили об отметках детей, я записал некоторые свои соображения по атласу, которые на следующий день изложил в нашем отделе гляциологии. Коллеги меня поддержали, и дело пошло.

Над ним во всём Союзе трудилось около 300 человек. Сейчас это невозможно даже представить. А тогда учёным платили стандартную зарплату, а они работали над конкретной темой. И мы каждый год весной собирались вместе, обсуждали, что нужно сделать, и решали, кто за что берётся при составлении карт для атласа. Но закончилась советская власть, и всё оказалось несравненно сложнее. Мы еле выживали, денег ни на что не хватало. А я тогда уже был деятель международный, меня за рубежом почти всюду знали. И я поехал добывать деньги. Окончание работ по атласу поддержало ЮНЕСКО. Оно ежегодно выделяло нам около 4000 долларов на поездки за рубеж, чтобы мы имели возможность и там собирать материал. Вспомню — вздрогну. Мы ехали с протянутой рукой, как нищие: "Дайте нам материал". А надо было делать какой-то равноценный обмен, поэтому мы всегда с собой везли готовые атласы и возвращались с новыми материалами. И так продолжалось десять лет, пока мы не завершили работу над атласом.

Он вышел в самые тяжёлые годы, в 1997 году. Было нечего есть, но мы его всё-таки опубликовали. Это тоже целое приключение. Два года я обивал пороги — в поиске денег на него. Коллеги из Парижа сказали, что можно попробовать издать в Кембридже. Но там сказали, что подобное издание будет стоит сотни тысяч фунтов стерлингов, а я приехал ни с чем. Уже Советского Союза нет. Отдельно Украина, отдельно Белоруссия, отдельно Россия. Единственная картографическая фабрика — в Омске, но и она загружена до предела. Но продолжали работать картографические фабрики в Киеве и Минске. Договорился, чтобы в Киеве составили и сверстали атлас, а в Минске отпечатали. На наше счастье, тогда Институт географии делал двухтомный атлас мира по заказу австрийской компании. Мы его сделали, они издали и заплатили за права. Это была по тем временам какая-то очень большая сумма, половину которой мы потратили на наш атлас. Ещё часть суммы выделила Академия наук. В итоге было издано 2 тысячи экземпляров атласа! Это очень много. А спустя несколько лет в Институте географии мы подготовили его электронный вариант.

Озеро Восток было открыто моим приятелем физиком Игорем Зотиковым. Изначально он занимался тепловыми потоками космических аппаратов в атмосфере Земли и вот увлёкся Антарктидой. В 50–60-е вокруг неё было много романтических мечтаний у учёных разных сфер.

Игорь пришёл, говорит, Володя, я хочу к вам в институт перейти. Тема у меня есть — теплофизика антарктического ледникового покрова. Хочу в Антарктиду поехать. Нам понравились его соображения, и мы его взяли в институт.

Впоследствии Игорь неоднократно ездил с нами в Антарктиду и прожил там несколько лет. Там он сделал своё открытие.

Что такое ледник? Сверху холод, средняя температура летом —30С градусов. А земное тепло снизу. Обязательно низкие потоки есть. И вот два потока холода и тепла где-то в глубине ледяной толщи уравниваются, лёд начинает таять. Игорь Зотиков доказал теоретически, что в Антарктиде существуют подлёдные озёра. На русском его книга вышла в 1961-м, а на следующий год - на английском.

Своё открытие Зотиков сделал, находясь в американской антарктической экспедиции, где проработал целый год. У Игоря был хороший английский, он многие вопросы обсуждал с западными коллегами. Однако американцы не восприняли открытие Зотикова всерьёз. В западной части Антарктиды они решили пробурить ледник до коренных пород. Там толщина льда всего 1800 метров, вдвое меньше, чем в Восточной Антарктиде. Учёные из США припасли всё, чтобы бурить. Зотиков их предупредил: будьте осторожны, там может быть вода. И когда американцы дошли до дна, буры сломало и выбросило наверх, как пробку из-под шампанского. Подо льдом, действительно, под большим давлением была вода. Это было блестящим доказательством теории Игоря Зотикова. Теперь весь мир понимал, что в Антарктиде находятся огромные запасы воды и что она не вся в виде льда и снега.

В 1970 году был создан МАГП — Международный антарктический гляциологический проект. В него входили Франция, США, Великобритания, Советский Союз и Австралия. Потом присоединилась Япония. Я был представителем от СССР в этом проекте. Главная цель организации — выяснить взаимосвязь между размерами, формой, режимом и условиями существования антарктического ледникового покрова, выполнить разные стадии его развития, определить причины происходивших изменений и их влияние на атмосферу и Мировой океан. Каким образом реакции ледникового покрова влияют на колебания внешних условий. И что сильнее: влияние льда на человека или человека на лёд.

Сначала мы сотрудничали неофициально, а с распадом Советского Союза объединение закрепили официально. Начались совместные работы, а керн делили на три части. Последняя, итоговая статья была опубликована в 1999 году в главном международном научном журнале "Nature" (Природа). Статья была посвящена истории льда за 420 тысяч лет, включающего четыре климатических цикла и четыре ледниковых периода. Это одна из самых известных научных статей за последние десятилетия, на неё уже ссылались много тысяч раз.

То, что мы знаем, — температура на Земле изменялась параллельно с ходом парникового газа. Чем выше температуры, тем больше парникового газа. Чем больше парникового газа, тем больше температура. Но вот в чём дело: большинство учёных смотрят на следствие, а не на причину. Есть неоспоримые доказательства, что идёт обратный процесс: сначала происходит потепление, потом выделяется углекислый газ. И самое интересное — влияние человека на климат несравнимо с естественными процессами, происходящими на Земле. На нашей планете огромное количество органической жизни. Если мы думаем, что мы короли жизни, то это всё на самом деле по большому счёту не главное. Потому что 80% органики находится в воде. И чем теплее, тем более бурно развивается океаническая растительность.

Исследование кернов показало, что наша планета неоднократно переживала и глобальные похолодания, и глобальные потепления, и то, что нам сейчас пытаются представить, как исключительно следствие влияния хозяйственной деятельности человека, уже бывало. Так, в XVII в. в Европе наступило время, которое назвали малым ледниковым периодом: тогда в Москве в августе выпадал снег, а Питер Брейгель рисовал замёрзшие европейские реки и каналы. Зима 1564/65 года была настолько сурова, что в описаниях современников осталась как нечто ужасное. Бедняки отмораживали носы, руки и гениталии, а птицы замертво падали с неба.

После того как российские учёные успешно достигли поверхности озера Восток, в Кремле состоялась встреча руководства страны с полярниками. Делегацию возглавил гляциолог Владимир Липенков. Президент его спросил: "Скажите, пожалуйста, что дальше будет с нами. Что дальше будет с климатом?" Липенков ответил: "Владимир Владимирович, я могу сказать то, в чём мы уверены: через 1,5–2 тысячи лет обязательно наступит ледниковый период". Путин свёл это на шутку, что нам ещё до того срока жить да жить. Многие исследователи Антарктиды разделяют это мнение — перемены климата грядут не в сторону потепления.

В Антарктиде одно время я возглавлял небольшую группу "Физика снега", которая изучала снежный покров. Я был тогда совсем ещё молодой человек,
а мне подчинялись два бывалых полярника. Мы отправились от Мирного на специальную площадку в семи километрах от станции мерить толщину снега, стандартная работа. Выглядело это незамысловато: раз в месяц на полигоне
100 х 100 метров на высоте 400–500 метров над уровнем моря мы вставляли
в снег бамбуковые рейки. Деревянные рейки ломаются от сильного ветра,
а бамбук — никогда. На вездеходе нас было четыре человека. Погода ничего
не предвещала.

Мы промерили, как обычно все рейки, а погода начинает портиться. Океан, который мы видели с высоты материка, стал исчезать. Но мы решили промерить до конца, а потом уезжать. И вдруг весь окружающий мир превратился в молоко. Всё исчезло. Это даже не туман, а будто плаваешь в густой белой жидкости. По-научному это явление называется белая мгла. Все бело, и ты ничего не видишь. Зрение искажено. Например, тебе кажется, что впереди высокая гора, а это спичечный коробок валяется неподалёку. Сознание этого не воспринимает. В общем, смертельно опасная погода. Сейчас есть радары, приборы видения, а раньше белая мгла много людей губила.

Что делать? Надо выбираться. Забрались в вездеход. Дорога провешена тем самым бамбуком через каждые 100–200 метров, но абсолютно ничего не видно. Мне говорят: может, остановимся, это всё пройдёт. Я говорю: нет. Потом начала температура повышаться, дошла до +3°С, пошёл снег. Он залеплял окошко вездехода, водитель ничего не видел. Мы остановились, я вышел. Меня привязали к вездеходу, чтобы не унесло, потому что помимо снега и белой мглы бил ветер 30 метров в секунду. Вы не представляете, что это такое. Я пошёл впереди вездехода от рейки к рейке.

Мы добирались пять километров — по счастью, вниз, а не вверх — что-то около семи часов. Пришли в Мирный ночью, горят все фонари, чтобы мы могли сориентироваться и не промахнулись. Вошёл в домик начальства, сидит Алексей Фёдорович Трёшников с компанией, ужинает. Увидал меня, ой как с него сразу всё напряжение съехало, даже бросился обниматься.

Я очень рано вступил в Географическое общество. 1955 год, я ещё никакой не полярник, а только окончил университет и работаю в институте. И тут впервые
в Москве, в только что отстроенном здании МГУ, проходит Съезд Географического общества СССР. Я оказался в команде помощников и вскоре вступил в Общество. Сейчас я, по-видимому, старейший член РГО.

Московское отделение того времени объединяло не только членов Москвы, но и географов из всех ближайших областей вплоть до Пензы. Вдруг — мне было где-то 30 с небольшим — меня выбирают в Учёный совет Московского отделения. Я ничем полезным для Общества не занимался, мотался по экспедициям, поэтому спустя пять лет меня не переизбрали. В то время Московское отделение возглавлял Иван Папанин. Он искал средства для Географического общества, занимался хозяйственными делами. Вскоре снова меня избрали в руководство Московского отделения РГО, и Папанин мне говорит: "Слушай, я хочу тебя заместителем своим сделать". И я становлюсь заместителем Папанина. А Папанин старел, старел постепенно. И потом говорит мне: "Слушай, браток, давай, ты будешь делать вот это всё. Работай, а я буду приглядывать". И я по сути стал во главе отделения. Собственно, после кончины Папанина как-то получилось автоматически — меня избрали председателем.

Географическое общество во все времена играло очень серьёзную роль. Более того, его, к счастью, почти не задело в 30-е годы ХХ века. Да, были региональные гонения на учёных, вместо них ставили тех, кто занимался родным краем. Но война всё расставила по своим местам. Перекос вскоре был исправлен, всё прошло более-менее бесследно. Я уверен, что РГО будет существовать ещё много-много лет, ведь в основе его лежит идея созидания.